Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Я провожу большую часть лета в дороге: концерты, музыкальные фестивали. Вся в грязи, интервьюирую музыкантов, напивающихся вдрабадан. После этого офисная работа превращается в похмельную тянучку. Я не смотрю на часы – не тот случай, – просто продолжаю заниматься делом, пока кто-нибудь не говорит: «Все ушли в паб».

Работать по двенадцать-пятнадцать часов в день – норма, норма – спать в шкафу с товарами, как и покупать одежду по пути на работу, потому что ты опять провела в офисе ночь. То, что мы делаем, так важно и обставлено такой срочностью, словно мы спасаем мир. Мы доводим себя до истощения. Затем, желая поднять нам настроение, какой-то мудак скажет: «Это всего лишь веб-сайт». Иди на хрен, приятель! Как будто мы не знаем, что единственные люди, которым стоит работать так много, это настоящие спасатели.

И, возможно, даже им не надо.

Я сижу в моей гостиной, вся зудя от бессонницы, в окружении плакатов «секретных шоу», которые мы устраиваем на работе. На стене висит афиша группы The Gossip. Я иллюстрировала этот постер к их концерту; на нем изображена женская грудь, разорванная и обнажающая черное сердце, сплетенное из спутанных сорняков. Черные и толстые, они душат друг друга. Сейчас мои работы нервируют меня. Я тянусь рукой к собственному сердцу; чувствую, как оно сжимается.

Ты встревожена, говорю я себе.

Монитор моего ноутбука мигает. Свечение озаряет комнату. Я чувствую искушение сесть за работу – «опередить день» – но знаю, что это не поможет.

Я открываю на компьютере папку под названием «Ночные записи». Мой самый новый способ убить время посреди ночи – записывать истории из детства. Мне хочется, чтобы они были мрачными, комедийными, закрученными. «Так много отвратного дерьма случилось, когда мы были маленькими, – смеясь, говорю я друзьям, – из этого мог бы получиться отличный комедийный сериал». Иногда я вбрасываю короткий анекдот из детства в ночь в пабе. Что-нибудь легкомысленное, что можно услышать и забыть, что-нибудь откровенно смешное. Ничего, что заставило бы нас углубиться во что-то более темное. Потому что, когда нечто закончилось, ты можешь над этим посмеяться, увидеть забавное в том, что было когда-то мрачным. Правда?

Если честно, мне жаль детей, с которыми я росла, тех, кто постоянно хнычет о том, что с ними случилось. Хнычет от грусти, боли, дерьма – всего того, через что мы прошли. Да, мы прошли через это, и сейчас оно позади. Я горжусь тем, что меня это не касается, презираю знакомых, которые все еще не смогли выбраться из трясины культа.

Оставьте. Это. Уже. Вы теперь на свободе, живите своей жизнью.

Я смотрю на мои файлы. Я до сих пор не закончила ни одну историю. Обычно застреваю на первой же странице. Но писательство ведь так и устроено, да?

Может, дело в компьютере. Может, стоит писать от руки.

Я иду в кухню за блокнотом. Там полно следов нашего образа жизни: мусорка, забитая бутылками из-под алкоголя, пепельницы в сушилке для посуды, таблетки обезболивающего, разложенные на стойке, как у некоторых людей лежит печенье. Пачка ментоловых сигарет смотрит на меня провоцирующе. «Ментол – для мелюзги», – говорит Рокси. Я испытываю искушение закурить.

Нравится ли какой-то части меня мысль о том, чтобы сидеть в темноте в ночи с сигаретой, свисающей изо рта, пытаясь писать?

Так мучительно, качаю я головой.

Я открываю блокнот на списке идей: «Беверли – смешная история о проституции», «Джоэль и Джон – сопли во время молитвы», «Похищение соседских игрушек, после того как соседей убили вооруженные рейдеры» и затем, под всем этим, слова: «Мой «гардиан».

Мой «гардиан», мой хранитель. Я рассказывала эту историю несколько раз тем из моих друзей, кто знает чуть больше остальных о моем прошлом – настоящем прошлом, из которого эти истории пришли.

Мой «гардиан» полностью изменил траекторию моей жизни, когда я была ребенком. Знаменательная, важная вещь. Сколько я себя помню, я боготворила этого человека и то, как всего одним вопросом он перевернул мою душу. Мне было десять лет. Он показал мне, что мое будущее может быть не предопределено. Он зажег меня, дал мне надежду. Указал на трещину в стене, через которую я однажды могла бы сбежать.

Я беру ручку и принимаюсь писать.