Не прощаюсь

– Если не дай бог что – не выдавайте.

– Блаженны нищие духом, им прятать нечего, – назидательно молвил батюшка. – Потому и не устрашатся, егда зубовный скрежет, земной тряс и на дороге ужасы…

Накаркал.

Вдруг заскрежетали железные зубы, мир затрясся, вагон подскочил, мотнулась и погасла лампа. Поезд, резко тормозя, сбросил ход. Пассажиров, ехавших спиной вперед, вжало в стену. Тех, что сидели и лежали лицом по ходу, скинуло с мест. Масу ударило грудью о столик, матроса швырнуло с багажной полки, попик впечатался в девку.

Тьма наполнилась истошными криками, женским визгом, детским плачем. Но вот поезд замер. Снаружи один за другим ударили два гулких выстрела. Тогда в вагонах сделалось очень тихо.

– Гоп-стоп, приехали, – нервно хохотнул Яша Черный, спрыгивая вниз. – Пожалте бриться. Всякое в жизни повидал, но грабить меня еще не грабили.

* * *

Удивительней всего была, пожалуй, тишина. За стенкой в вагоне захныкал было младенец, но сразу затих. Молчали и в купе. Упавшие вернулись на свои места, залез обратно и разухабистый Яша.

В темноте было ничего не видно, ничего не слышно. Будто в вагоне ни души.

Но вот чиркнула спичка, вспыхнул огонек, осветивший хмурую и недовольную физиономию с узкими глазами.

Это японец, водрузивший обратно на диван своего жуткого спутника, поднялся зажечь погасшую лампу.

Когда стало светло, выяснилось, что пассажиры хоть и помалкивали, но смирно не сидели. Вели себя все странно.

Гимназист снял шинель, вывернул наизнанку и снова надел. Снаружи она выглядела вполне прилично, но оказалась без подкладки и теперь превратилась в какое-то серое рубище.

Девка, согнувшись, возила рукой по грязному полу, потом этой же ладонью стала тереть лицо.

Матрос быстро и размашисто крестился, бескозырку держал в руке, шевелил губами.

Священник же, кому, казалось бы, молиться пристало больше, запихивал за пазуху серебряный крест. Взамен вытащил другой, такого же размера, но железный, и пристроил посередине груди.

Яша Черный сидел у себя наверху по-турецки и что-то засовывал за ободранную обшивку потолка.

– Лопатник ховаю, – подмигнул он, заметив взгляд японца. – Будут шмонать – я пустой.

Удивительней всех вела себя тетка. Она задрала юбку и пихала под розовое исподнее большую воблу.

Эта операция заинтриговала Масу больше всего.

– Зачем вы суете в подштанники сушеную рыбу, гражданка?

– Слыхали? Они под юбку лазюют. Ничего не найдут – обругают или прибьют. А тут какая-нито добыча. Авось отстанут, – объяснила баба, оправляясь. – Вы-то чего сидите? Неужто спрятать нечего?

Снаружи из вагона донесся грубый голос. Проревел, сопровождая каждую фразу матерной бранью:

– С местов не вставать….! Тихо сидеть….! Кто…., забазланит – рожу раскровяню. Кто рыпнется…., дулю в лоб!

Гимназист шепотом сказал:

– Высунусь. Посмотрю.