12 правил жизни. Противоядие от хаоса

Прежде всего, он предупреждает студентов относительно тем, редко обсуждаемых в университете, например, того простого факта, что все древние, от Будды до авторов Библии, знали, как знает каждый слегка выгоревший взрослый, – жизнь есть страдание. Если вы или кто-то из ваших близких страдает, это печально. Но, увы, в этом нет ничего особенного. Мы страдаем не только потому, что «политики тупые» или «система коррумпирована», или потому что вы и я, как и почти все остальные, можем легально описывать себя в некотором роде как жертв кого-либо или чего-либо. Щедрая доза страдания гарантирована нам уже потому, что мы рождены людьми. И велика вероятность, что вы или кто-то, кого вы любите, будете страдать через пять лет, если уже не страдаете, в противном случае, вы до странности удачливы. Воспитывать детей тяжело, работать тяжело, стареть, болеть и умирать тяжело, и Джордан подчеркивает, что делать это полностью в одиночку, без преимуществ, которые дают наполненные любовью взаимоотношения, мудрость и озарения величайших психологов, еще тяжелее. Он не пугает студентов, он ведет откровенный разговор, потому что в глубине души большинство из них знают: он говорит правду. Студенты знают это, даже если у них никогда не было возможности это обсудить – возможно, потому что взрослые в их жизни наивно и чрезмерно защищали их, обманчиво полагая, будто если не говорить о страданиях, это каким-то магическим образом защитит детей от страданий.

Здесь Джордан упомянул бы миф о герое – кросс-культурную тему, которую с точки зрения психоанализа открыл Отто Ранк. Вслед за Фрейдом он отметил, что героические мифы во многих культурах схожи. Эту мысль подхватили, среди прочих, Карл Юнг, Джозеф Кэмпбелл и Эрик Нойман. Фрейд внес большой вклад в объяснение неврозов, фокусируясь на понимании того, что можно назвать историей героического провала (как, например, у Эдипа). Джордан же сосредоточился на героях, которых ждал триумф. Во всех этих историях триумфа герой должен был отправиться в неизвестное, на неисследованную территорию, принять новый, великий вызов и подвергнуться огромному риску. В процессе что-то в нем должно было умереть, от чего-то надо было отказаться, чтобы переродиться и принять вызов. Это требует отваги, и об этом редко говорят на занятиях по психологии и редко пишут в учебниках.

Во время недавнего публичного выступления Джордана за свободную речь и против того, что я называю «принудительной речью» (когда правительство принуждает граждан озвучивать свои политические взгляды), ставки были очень высоки. Джордан мог очень многое потерять и знал это. Тем не менее и я, и Тэмми видели, как он не только демонстрирует отвагу, но и продолжает жить по правилам из своей книги, хотя некоторые из них могут требовать очень многого. Я видел, как он перерастал ту замечательную личность, которой был, и становился кем-то еще более способным и уверенным, благодаря тому, что жил по этим правилам. По сути, написание книги и следование этим правилам привели его к тому, чтобы выступить против принудительной или вынужденной речи. Вот почему во время тех событий он начал постить некоторые мысли о жизни, а также свои правила в интернете. Теперь, когда у него больше 100 миллионов просмотров на YouTube, мы знаем, что они попали в яблочко.

Учитывая наше отвращение к правилам, как объяснить невероятный отклик на его лекции, которые дают правила? Все дело в харизме Джордана и его редкой готовности постоять за свои принципы – именно они привлекли к нему такое внимание в Сети. Его первые ролики на YouTube быстро набрали сотни тысяч просмотров. И люди продолжают слушать, поскольку то, что он говорит, отвечает их глубокой и невыраженной потребности. Наряду с желанием быть свободными от правил все мы ищем структуру.

Голод, который многие молодые люди испытывают в отношении правил или, по крайней мере, рекомендаций, сегодня заметно возрос, и не без причины. По крайней мере на Западе миллениалы живут в уникальной исторической обстановке. Думаю, это первое поколение, до которого настойчиво доносили два диаметрально противоположных представления о нравственности. Их преподавали в школах, колледжах, университетах, и делали это, в первую очередь, представители моего поколения. Противоречивость этих представлений порой оставляла молодых людей дезориентированным и неуверенными, лишенными всякого руководства и, что еще более трагично, лишенными богатств, о существовании которых они даже не догадываются. Первое учение заключается в том, что мораль относительна, в лучшем случае это личное оценочное суждение. Относительна – это значит, что ни в чем нет абсолютно правильного или неправильного, что мораль и связанные с ней правила во многом зависят от личного мнения и случайного стечения обстоятельств, что мораль родственна или соотносима с какими-либо рамками: этнической принадлежностью, воспитанием, культурой или временем, в которое человек появился на свет. Это не что иное, как случайность рождения.

Согласно этой теории (теперь уже вероучению), история доказывает, что религии, племена, нации и этнические группы склонны не соглашаться относительно фундаментальных материй, и так было всегда. Сегодня левые постмодернисты к тому же утверждают, что мораль отдельной группы – не что иное, как попытка проявить силу в отношении другой группы. Так что самое порядочное, что можно сделать, раз уж стало очевидно, насколько произвольны ваши и общественные «моральные ценности», – продемонстрировать толерантность людям, которые думают иначе, у которых другой (отличный от вас) бэкграунд. Этот акцент на толерантности первостепенен, поэтому для многих людей худший недостаток человека – склонность судить[1]. А поскольку мы не знаем, где верное, а где ложное, и что такое хорошо, выходит, самое неправильное, что может сделать взрослый, – дать молодому человеку совет, как жить.

И вот целое поколение растет необученным тому, что однажды было метко названо «практической мудростью» и направляло предыдущие поколения. Миллениалы, которым часто говорят, что они получили самое лучшее образование, на самом деле страдают от формы интеллектуального и морального пренебрежения. Релятивисты нашего с Джорданом поколения, многие из которых стали профессорами и преподают рожденным в нулевые, решили обесценить тысячи лет человеческих знаний о том, как приобретать добродетель, отвергнуть их как устаревшие, «нерелевантные» и даже «подавляющие». Они были в этом настолько успешны, что само слово «добродетель» теперь кажется устаревшим, а тот, кто его использует, предстает анахронично-назидательным и самодовольным.

Исследование добродетели – это не абсолютно то же самое, что исследование морали (правильной и неправильной, доброй и злой). Аристотель определял добродетели просто как способы поведения, которые наиболее способствуют счастью в жизни. Пороки же определялись как способы поведения, которые наименее способствуют счастью. Он отмечал, что добродетели всегда стремятся к балансу и избегают крайностей, к которым тяготеют пороки. Аристотель исследовал добродетели и пороки в своей «Никомаховой этике» – книге, основанной на опыте и наблюдении, а не на догадках о том, какое счастье возможно для людей. Культивация суждения о разнице между добродетелью и пороком есть начало мудрости, того, что никогда не может устареть.

Наш современный релятивизм начинается с утверждений, что выносить суждения о том, как надо жить, невозможно, поскольку не существует настоящего добра и настоящей добродетели (и то и другое взаимосвязано). С точки зрения релятивизма, наиболее близка к добродетели толерантность. Только толерантность обеспечит социальную сплоченность разных групп и спасет нас от вреда, который мы причиняем друг другу. Поэтому в Фейсбуке и других соцсетях вы выражаете свою так называемую добродетель, сообщая всем, как вы толерантны, открыты и сострадательны, и ждете урожая лайков. (Оставим в стороне то, что говорить людям, будто вы добродетельны, не есть добродетель – это самореклама. Сигнализировать о добродетели – не добродетель. Сигнализировать о добродетели – это, вполне возможно, наш самый распространенный порок.)

Нетолерантность к чужим взглядам (неважно, насколько они невежественны или непоследовательны) не просто неправильна. В мире, где нет правильного и неправильного, это еще хуже: это знак, что вы ошеломляюще бесхитростны или, возможно, опасны.

Однако, похоже, многие люди не могут вытерпеть вакуум – хаос – который свойственен жизни, но усугублен моральным релятивизмом; они не могут жить без морального компаса, без идеала, к которому можно стремиться. (Для релятивистов идеалы тоже являются ценностями, но, как все ценности, они относительны и вряд ли стоят жертв.) Итак, наряду с релятивизмом, мы видим рост нигилизма и отчаяния, а также противоположность моральному релятивизму – слепую уверенность, предлагаемую идеологиями, которые утверждают, что у них есть ответы на все.

И вот мы подходим ко второму учению, которым бомбардируют миллениалов. Они записываются на гуманитарный курс, чтобы изучать величайшие из когда бы то ни было созданных книг. Но им преподают не книги, а идеологические атаки на них, основанные на ужасающем упрощении. Если релятивист полон неуверенности, то идеолог, напротив, склонен к гиперосуждению и цензуре, он всегда знает, что с другими не так и что с этим делать. Иногда кажется, что единственные люди, которые в релятивистском обществе хотят дать совет, – это те, кто меньше всего может предложить.

У современного морального релятивизма много источников. Когда мы на Западе стали глубже изучать историю, мы поняли, что у разных эпох были разные моральные кодексы. Когда мы стали путешествовать за моря и открывать мир, мы узнали о многочисленных племенах на разных континентах, различные моральные кодексы которых имели смысл в рамках их собственных обществ.

Наука тоже сыграла свою роль, нападая на религиозный взгляд на мир и таким образом подрывая религиозные основы этики и правил. Материалистические социальные науки подразумевали, что мир можно разделить на факты (которые все могут наблюдать, которые объективны и реальны) и ценности (которые являются субъективными и личными). Тогда сначала мы могли бы согласиться с фактами и, возможно, однажды выработать научный кодекс этики (то ли еще будет). Кроме того, утверждая, что ценности менее реальны, чем факты, наука внесла новый вклад в моральный релятивизм, поскольку тот относился к ценностям как к чему-то вторичному. (Впрочем, идея, согласно которой мы можем с легкостью отделить факты от ценностей, была и остается до определенной степени наивной: ценности человека указывают, на что он будет обращать внимание и что будет принимать как должное.)

Идея о том, что у разных обществ разные правила и разная мораль, была известна и в древнем мире. Интересно сравнить, какой была реакция на это понимание тогда и сейчас (сейчас это релятивизм, нигилизм и идеология). Когда древние греки отправлялись на кораблях в Индию или еще куда-нибудь, они тоже обнаруживали, что правила, мораль и обычаи в новых местах отличались, и видели, что понимание правильного и ложного зачастую коренилось в заветах предков. Но греки ответили на это не отчаянием, а новым изобретением – философией.

Сократ, реагируя на неопределенность, разросшуюся из-за обнаружения конфликтующих моральных кодексов, вместо того чтобы стать нигилистом, релятивистом или идеологом, решил посвятить свою жизнь поиску мудрости, которая сможет обосновать эти различия, и таким образом помог изобрести философию. Он прожил жизнь, задавая сложные, фундаментальные вопросы, такие как «Что такое добродетель?», «Как прожить хорошую жизнь?» и «Что такое справедливость?» Он рассматривал разные подходы, спрашивая себя, какие из них наиболее последовательны и согласованы с человеческой природой. Я верю, что подобные вопросы оживляют и эту книгу.

Открытие того, что у разных людей разные убеждения о правильной и неправильной жизни, не парализовало древних. Оно углубило их понимание человечества и привело к наиболее убедительным беседам, которые когда-либо вели люди, относительно того, как можно жить.

Так же и Аристотель. Вместо того чтобы отчаиваться из-за разницы в моральных кодексах, он утверждал, что, хотя отдельные правила, законы и обычаи и разнились от места к месту, человек в силу своей природы склонен придумывать правила, законы и обычаи. Говоря современным языком, похоже, что люди настолько обеспокоены моралью (это им присуще на биологическом уровне), что создают структуру законов и правил, где бы ни находились. Идея, согласно которой человеческая жизнь может быть свободной от вопросов морали, – не больше, чем фантазия.

Мы генераторы правил. А учитывая, что мы нравственные животные, каким может быть воздействие на нас упрощающего современного релятивизма? Мы стреноживаем себя в попытках быть теми, кем на самом деле не являемся. Это маска, только странная, поскольку обманывает она того, кто ее носит. Хорошенько цар-р-рапните ключом новенький мерседес самого умного профессора из постмодернистов-релятивистов, и вы увидите, как быстро спадут с него маска релятивизма (с претензией на то, что не существует правильного и неправильного) и мантия радикальной толерантности.

Поскольку у нас еще нет этики, основанной на современной науке, Джордан не пытается развить свои правила, начав все с чистого листа – отвергая тысячелетнюю мудрость, будто это простое суеверие, и игнорируя наши величайшие моральные достижения. Гораздо лучше объединить то, что мы узнаём сейчас, с книгами, которые человек считал для себя достаточно подходящими, чтобы хранить на протяжении тысячелетий, и с историями, которые остались в памяти несмотря ни на что, которые не смогло уничтожить время. Джордан делает то, что всегда делали ответственные наставники: не утверждает, будто человеческая мудрость началась с него, но в первую очередь обращается к своим собственным принципам. И хотя в этой книге поднимаются серьезные темы, Джордан зачастую получает удовольствие, обращаясь к ним с легкостью и непринужденностью, что отражено в названиях глав. Он не претендует на исчерпывающую полноту своих суждений, и иногда главы состоят из широкомасштабных дискуссий о психологии человека в его понимании.

Так почему бы не назвать его труд книгой «рекомендаций», ведь это звучит куда более расслабленно, дружелюбно и менее жестко, чем «правила»?

Потому что это на самом деле правила. И первое правило – вы должны принять ответственность за свою жизнь.

Можно подумать, что поколение, которое постоянно слышало от своих идеологических учителей про права, права, права, которые ему принадлежат, будет возражать, если ему скажут, что было бы лучше вместо прав сфокусироваться на ответственности. Да, многие представители миллениалов не понаслышке знают, что такое гиперопека: они выросли в маленьких семьях, на игровых площадках с мягким покрытием, а потом учились в университетах с «безопасным пространством», где им не нужно слушать то, чего они не хотят слышать. Они вышколены так, чтобы испытывать отвращение к риску. Но в этом поколении есть и миллионы тех, кто чувствует себя никчемными из-за того, что их стойкость сильно недооценивают. И они приветствуют послание Джордана о том, что у каждой личности есть ответственность, которую она должна нести, что если человек хочет жить полной жизнью, то сначала надо привести в порядок свой дом – только тогда он сможет ставить перед собой разумные цели и стремиться к большей ответственности. Эмоциональность реакции этих молодых людей часто доводила нас обоих почти до слез.

Порой правила весьма требовательны. Под их влиянием вы запускаете всё усложняющийся процесс, который со временем подтянет вас к новым границам. А для этого, как я уже говорил, необходимо углубиться в неизвестное. Тянуться за границы своего нынешнего «я» – значит осторожно выбирать, а затем преследовать идеалы – идеалы, которые здесь, наверху, над вами, превосходят вас, и вы не можете быть уверены, что когда-либо их достигнете.

Но если неясно, достижимы ли идеалы, зачем мы утруждаем себя, упорно пытаясь их достигнуть?