Око Мира

Харриет,

любимой всем сердцем,

свету жизни моей,

навеки

Ранее

Вóроны

Здесь, вдали от Эмондова Луга, на полпути к Мокрому лесу, берега Винной реки обступали деревья. По большей части это были ивы, и их ветви с плотной листвой накрывали полосу воды вдоль берега тенистым пологом. Лето кончилось совсем недавно, солнце подбиралось к зениту, но легкий ветерок, холодивший вспотевшее тело, заставил Эгвейн зябко поежиться. Подвязав юбки коричневого шерстяного платья чуть выше колен, она зашла в реку, собираясь набрать воды в деревянное ведро. Парни входили в воду запросто, не волнуясь, что намочат штаны. Среди девочек и мальчишек, наполнявших ведра деревянными черпаками, нашлись такие, кто со смехом норовил плеснуть друг на друга водой, но Эгвейн наслаждалась тем, как поток, журча, обтекает ее голые ноги, как пальцы ног зарываются в песчаное дно, когда она возвращалась на берег. Она не играть сюда пришла. В свои девять лет она отправилась по воду впервые, намереваясь стать лучшим водоносом.

Остановившись на берегу, девочка поставила ведро и поправила юбки, вновь опустив подол до щиколоток. И заново перевязала темно-зеленый платок, которым были перехвачены на затылке волосы. Она очень хотела, чтобы ей разрешили подрезать их покороче – по плечи или вообще как у мальчишек. Конечно, когда-то ей нужно будет ходить с длинными волосами, так ведь до этого еще столько лет! Ну почему все время приходится делать что-то лишь потому, что так делалось всегда? Но Эгвейн знала свою мать и понимала: волосы у нее останутся длинными.

В сотне шагов ниже по течению мужчины, зайдя в воду по колено, купали в реке черномордых овец, которых позже собирались стричь. При этом они внимательно следили за тем, как животные заходят в поток и возвращаются обратно. Хоть Винная река была тут не так быстра, как в Эмондовом Лугу, но и медленным назвать течение было нельзя. Овца, унесенная течением, может утонуть раньше, чем сумеет выбраться на берег.

Крупный ворон перелетел через реку и поблизости от того места, где селяне купали овец, уселся на липу, выбрав ветку повыше. Почти сразу же на ворона, громко чирикая, сверху принялся налетать краснохохлик – вокруг черного силуэта так и мелькал красный сполох. Похоже, у краснохохлика поблизости было гнездо. Но вместо того чтобы взлететь и, быть может, напасть на встревоженную птичку, ворон переступил лапами по суку и переместился вбок, под слабое укрытие нескольких веток поменьше. Ворон глядел вниз, на работающих мужчин.

Случалось, вороны досаждали овцам, но то, что этот ворон совершенно не обращал внимания на попытки краснохохлика отпугнуть его, было в крайней степени необычно. Более того, у Эгвейн возникло странное чувство, что черная птица наблюдает именно за людьми, а не за овцами. Это уж совсем глупо, разве только… Она слыхала, люди поговаривают, будто вóроны и ворóны являются глазами Темного. От такой мысли у девочки по рукам и по спине побежали мурашки. Вот же глупая мысль! Что бы такого Темному захотелось увидеть в Двуречье? В Двуречье никогда ничего не происходит.

– Эгвейн, чем ты тут занимаешься? – вопросил, остановившись рядом с нею, Кенли Ахан. – Сегодня ты не можешь играть с детьми. – Он был старше на два года и держался очень прямо, стараясь выглядеть выше ростом, чем был на самом деле. Нынешний год был последним, когда в пору стрижки овец в его обязанности входило таскать воду, и вел паренек себя так, будто это обстоятельство наделяло его какой-то значимостью.

Эгвейн пристально посмотрела на Кенли, но ее взгляд не подействовал так, как она надеялась.

Он скривился и с недовольным выражением на квадратном лице промолвил:

– Коли тебе худо стало, сходи к Мудрой. А коли нет… ну… не мешкай с работой. – И с коротким кивком, будто бы разрешив проблему, Кенли поспешил прочь, явно напоказ неся свое ведро одной рукой, держа его на отлете.

«Долго он так ведро не протащит, лишь пока у меня на виду», – угрюмо подумала Эгвейн. Ей необходимо поработать над этим взглядом. Эгвейн видела, что у девушек постарше все получалось как надо.

Ручка черпака скользнула по краю ведра, когда девочка подняла его двумя руками. Ведро было тяжелым, а для своего возраста она не отличалась ни ростом, ни силой, но Эгвейн, как могла, заторопилась следом за Кенли. Разумеется, вовсе не из-за его слов. У нее еще много работы, и она намерена стать лучшим водоносом. С самым решительным выражением лица девочка зашагала вперед, из-под тенистого полога приречных деревьев навстречу солнечному свету, и под ногами у нее шуршал подстил прошлогодних листьев. Жара стояла умеренная, и несколько маленьких белых облачков в высоком небе, казалось, еще более усиливали яркость утра.

Бо́льшую часть года окруженный кольцом деревьев луг вдовы Айнал – сколько помнили, так его называли все, хотя никто ведать не ведал, кто такая эта вдова Айнал, – оставался пустым, сегодня же здесь не протолкнуться было от людей и овец, и число овец намного превышало число людей. Тут и там из земли торчали большие камни, некоторые высотой в человеческий рост, но они не были помехой оживлению, царившему на лугу. Сюда собрались селяне со всех ферм, разбросанных вокруг Эмондова Луга, деревенский люд явился помочь родичам. В деревне у всех кто-то из друзей или родственников жил на одной из окрестных ферм. А стрижка овец проходила ныне по всему Двуречью, от Сторожевого Холма и до Дивен Райд. Исключая, разумеется, Таренский Перевоз.

По такому случаю, следуя обычаю, многие женщины красовались в свободно наброшенных на плечи шалях, их прически были украшены цветами, так же принарядились и несколько девушек, из тех, что постарше, хотя они еще и не заплетали волосы в длинные косы, как это положено женщинам. Нашлись и такие, кто оделся в платья с вышивкой по вороту, будто сегодня и в самом деле был праздник. Бо́льшая же часть мужчин и мальчишек, напротив, пришли на луг без курток, а кое у кого даже завязки на воротах рубах были распущены. Эгвейн никак не могла взять в толк, почему им это позволили. За работой женщинам было так же жарко, как и мужчинам.

В дальнем конце луга, в просторных загонах из жердей, держали как уже остриженных овец, так и тех, что ожидали купания; за животными приглядывали мальчишки лет двенадцати и старше. Пастушьи собаки, вольготно разлегшиеся поблизости от загонов, для подобной работы совершенно не годились. Мальчишки должны были с помощью деревянных пастушьих посохов загонять овец в речку, а затем, после купания, не позволять им ложиться на землю и не давать вновь испачкаться. Когда животные обсохнут, мужчины на этой стороне луга приступят к стрижке шерсти. Остриженных овец мальчишки отгоняли обратно в загон, а настриг мужчины относили к дощатым столам, где женщины шерсть сортировали и складывали для упаковки в кипы. Они вели счет, и им нужно было внимательно следить, чтобы шерсть овец от одного хозяина не смешалась с шерстью овец от другого. Эгвейн заметила, как у деревьев по левую руку от нее на длинные столы, установленные на козлах, часть женщин уже начинали раскладывать еду для полуденной трапезы. Если Эгвейн будет хорошо выполнять то, что ей поручено сейчас – носить воду, – то, может, не через два года, а уже на следующий ей разрешат помогать с едой или с сортировкой шерсти. Если она всегда будет делать работу лучше всех, то впредь больше никто не назовет ее снова ребенком.

Эгвейн стала пробираться сквозь толпу, неся ведро то двумя руками, то одной, время от времени меняя руку, иногда приостанавливаясь, если кто-то просил зачерпнуть ковш воды. Вскоре девочка вновь вспотела, на шерстяном платье проступили темные пятна. Возможно, мальчишки, расшнуровавшие вороты рубашек, поступили так вовсе не по глупости. Она старалась не обращать внимания на малышей, что носились вокруг с обручами, гоняли мячики или играли «в собачки».

Всего пять раз в году собиралось столько народу: первый – на Бэл Тайн, который уже миновал; второй раз – на стрижку; затем – когда купцы являлись за шерстью, но до этого целый месяц, а то и больше; потом – когда снова приезжали купцы, но уже за выдержанным табаком, после Дня солнца; и осенью, на День дураков. Конечно, были и другие праздники, но ни одного такого, когда все собирались бы вместе.

Эгвейн не переставая шарила взглядом по толпе. В таком многолюдье можно запросто наткнуться на одну из ее четырех сестер. Их она всегда старалась избегать. Хуже всего было с Беровин, самой старшей. Прошлой осенью костеломная горячка сделала ее вдовой, и по весне она вернулась домой. Не сочувствовать Беровин было нельзя, но сестра так суетилась, желая приодеть Эгвейн и причесать ей волосы. Иногда она плакала и говорила Эгвейн, как замечательно, что горячка не отняла и ее малышку-сестру. Сочувствовать Беровин было бы легче, если бы Эгвейн сумела отделаться от мысли, что иногда старшая сестра видит в ней младенца, которого потеряла вместе с мужем. А может быть, не иногда, а всегда. Поэтому она высматривала в толпе Беровин. Или любую из сестер. Всего лишь.