Перекресток трех дорог

Глава 4

Очевидцы

Дождь, которого ждал Клавдий Мамонтов, так и не полил. Напротив – выглянуло июльское солнце и стало даже припекать. До полицейских машин было совсем недалеко, однако на половине пути полковник Гущин неожиданно остановился. Он тяжело дышал. Ослабил галстук.

– Долой маску, Федор Матвеевич, здесь же никого нет, или на подбородок ее спустите, – посоветовал ему Клавдий Мамонтов, снимая пиджак от своего черного костюма и перекидывая его через руку. – Вам так дышать совсем невозможно. И перчатки долой. Свариться заживо можно в резине.

– И козырек дурацкий тоже прочь, – подхватил Макар Псалтырников.

Он и сам разоблачился – скинул косуху в заклепках, оставшись в белой футболке, с которой нагло скалился череп в зеленом берете.

– Не страшно сейчас такое носить? – спросил его Гущин, указывая на футболку с принтом. – Символ смерти.

– Sculp [1], черепушка. – Макар погладил грудь и череп, привычно именуя его на английский манер. – Это знак Иностранного легиона, между прочим.

– Служил в легионе? – Гущин окинул его взглядом из-под своего пластикового щитка.

– Нигде он не служил. Я же сказал вам, это мой кузен из Англии. Он в Кембридже учился, а потом полжизни в Лондоне бил баклуши на папины деньги, – пояснил Клавдий Мамонтов.

Обе свидетельницы уже ждали их на вольном воздухе – начальник местного отдела позвонил оперативникам, и те выпустили их из полицейского фургона.

Две тетки в летах – полная и худая. На полной – верх от розового спортивного костюма и юбка. Кенгурушка плотно обтягивала грузные груди и выпирающий живот. Чужеродной частью современного прикида выглядела пестрая ситцевая юбка совершенно деревенского вида, которая не вязалась ни с модными круглыми солнечными очками свидетельницы, ни с ее кокетливой розовой повязкой для волос. Клавдий Мамонтов заметил на ней белые кроссовки, испачканные глиной. Вот кто оставил следы на дороге тридцать девятого размера.

Вторая свидетельница была ей под стать – того же возраста и тоже в долгополой юбке и вязаной кофте внакидку – тощая, как жердь, но крепкая и ростом повыше. Она носила платок, завязанный «комсомолочкой», из-под которого выбивались отросшие за карантин пегие пряди. Обута она была в старые туфли непонятного цвета на низком каблуке. Ну, выходит, и со следами тридцать седьмого размера – от туфель – теперь тоже все ясно.

– Здравствуйте, я начальник криминального управления. – Полковник Гущин представился свидетельницам по полной форме. – А это мои помощники. Назовите, пожалуйста, свои имена и фамилии.

– Павлова Мария Сергеевна, – сказала худая.

– А я Кавалерова Нина Борисовна, – представилась ее толстая товарка.

– Расскажите все с самого начала – куда и откуда вы шли так рано утром и что увидели. – Гущин задавал вопросы, превозмогая одышку.

– У нас смена кончилась в госпитале, в том, что в Дарьино развернули, полевом мобильном. Ночная смена, мы там волонтерками работаем, – начала Павлова. – У меня это как послушание, еще матушка игуменья меня на сей труд благословила, я ведь монастырская. А у Нины – зов сердца. Она доброволец. Закончили смену ночную, сели на автобус в шесть утра и уже через час здесь были, вышли на остановке и побрели потихоньку в монастырь. Так, Нина?

– Все так, Манечка, – ответила ей Кавалерова.

– Идем мы, значит, по дороге от остановки…

– А вы часто этой дорогой ходите? – уточнил Гущин.

– Каждый раз, как с автобуса, – ответила Кавалерова. – Напрямик. Одной, правда, лесом-то не очень комфортно в такой час тихий, безлюдный. Но нас-то ведь двое.

– Наши из монастыря здесь ходят. И кто возвращается из города, и кто с пасеки, здесь же три дороги сходятся. То есть это раньше наши тут ходили. А теперь в монастыре нашем срам сплошной, содом и гоморра – сами, наверное, по телевизору слышали. – Павлова горестно покачала головой. – Матушка игуменья нас покинула. А эти… орда немытая в кельях и в храме засела. А мы… ну, кто не с ними… нам приказ от епархии вышел искать себе место другое, покойное. Самим его искать! А как найдешь?