Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918

Глава 4

ЛОШАДИ

В это утро звук горна весело взмыл в ясное, безоблачное небо.

Мы проснулись в небольшой деревеньке, в которой разбили лагерь, и поняли, что за ночь на смену осени пришла зима. Дождя не было и в помине. Стоял легкий морозец. На ярко-голубом небе не было ни облачка. Все улыбались и, как коты, щурились в лучах яркого солнца. Нам всего-то не хватало самой малости: солнечного дня, наполненного желудка и ощущения сиюминутной безопасности. Мы устали, были голодны и растеряны, но солнечное утро и миска горячего супа вернули отличное настроение. Все вчерашние неприятности были тут же забыты.

Первым признаком пробуждающегося духа является возникшее взаимопонимание. Венгр, немец, русский и поляк, сидя рядом на солнышке, мирно болтали, не понимая ни слова на чужом языке.

Офицеры обращались к уланам, и те отвечали им весьма доброжелательно. Никто не огрызался и не ворчал.

Люди мирно разговаривали, и солдаты даже делились с военнопленными не только едой, но и мылом, бритвами и тем, что наши отъявленные оптимисты называли полотенцами.

Уланы обсуждали различные способы ведения сельского хозяйства в разных погодных условиях и на разных почвах – словом, в тех местах, где они побывали за годы войны. Как милитаризм ни пытался превратить человека в инструмент войны, крестьянин первым делом обращал внимание на свойства почвы, на ее пригодность для возделывания тех или иных культур. Бородатый сибирский мужик говорил крестьянину из Галиции:

– Отличная почва в ваших карпатских лесах! Отличная!

Выдав эту тираду, он принялся медленно жевать ломоть черного хлеба, щедро посыпанный солью, пристально вглядываясь в даль, в черные, изувеченные войной поля. Прожевав хлеб, он печально покачал головой и заявил:

– А все-таки сибирская земля, брат, черт побери, лучше! Да, – немного помолчав, добавил он, – лучше, черт побери!

Крестьянин из Галиции, вспомнивший родную землю, похоже, усомнился в его словах.

Они помолчали.

– Не сомневайся, брат, – прервал молчание сибиряк. – Через месяц, а то и раньше вы уже будете в Сибири. Лично убедишься в моих словах.

Крестьянин ответил слабой улыбкой: он совсем не стремился сравнивать земли таким экзотическим способом.

Донесся слух, что обед будет готов к одиннадцати утра. Время непривычно раннее для обеда, а значит, что-то должно произойти. Мы стали активно обсуждать вопрос: будем ли мы по-прежнему отступать или повернем назад и вступим в бой? В разговор вступили все без исключения. От апатии последних дней не осталось и следа. Все были готовы к любому повороту событий.

Вскоре нам стало известно, что вместе с лошадьми нас погрузят в поезд и отправят на долгий отдых в глубокий тыл. Лагерь взорвался радостными криками и громким смехом. Мы кричали и горланили песни. Даже лошади, зараженные общим весельем, радостно ржали. С шутками и смехом мы быстро свернули лагерь и вечером погрузились на поезд.

Наш полк был небольшим, поэтому нам потребовался всего час, чтобы упаковаться и загрузить лошадей и багаж в поезд. Осталось даже время, чтобы попрощаться с теми, кого отправляли в госпитали и в лагеря для военнопленных. Многим из них мы преподнесли на память сувениры. Уланы не были бы уланами, если бы не попрощались с теми, кто во время недолгой остановки доброжелательно отнесся к ним. Времени, которое потребовалось уланам, чтобы попрощаться с симпатичными деревенскими девушками, хватило бы на то, чтобы погрузить в железнодорожный вагон, как минимум, восемь лошадей.

В поезде, впервые за долгое время, у каждого из нас была отдельная полка. Да, это была всего лишь жесткая деревянная полка, но зато сухая и чистая. Только офицеры ехали в спальном вагоне. Рядовые размещались в вагоне с жесткими полками, а те счастливчики, которые ехали вместе с лошадьми, могли устроить себе роскошные лежбища из сена.

Правила запрещали уланам спать на сене, которое идет на корм лошадям. Совершая обход поезда во время дежурства, я обнаружил в одном из вагонов четыре спальных места, оборудованные с помощью тюков прессованного сена. Владельцы этих спальных мест, четверо уланов, отдав честь, застыли в молчании. Я поинтересовался, помнят ли они правила, запрещающие использовать сено, идущее на корм, – ведь после этого животные уже не будут его есть. Хитро улыбаясь, они заверили, что спросили у лошадей и лошади ответили, что не возражают, чтобы уланы спали на сене; они-де сказали, что завтра съедят сено, и их не волнует, что на нем спали уланы.

Уланы говорили с абсолютно серьезным видом, и их выдавали только смешинки в глазах; чувствовалось, что они страшно довольны шуткой. Я оказался в затруднительном положении. Я должен был либо дать каждому из них наряд вне очереди, заставить отнести сено на место и спать на жестких полках, либо промолчать и тем самым нарушить инструкцию.

В первом случае я оказался бы жалкой личностью, человеком, не понимающим шуток; во втором был бы виноват в нарушении должностных инструкций.

Я подошел к лошадям: