Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Страница 5
Мой приятель, корнет Шмиль, высунувшись в окно, закричал:
– Скорее, отец, завтрак готов!
Жизнь продолжалась.
Спустя несколько дней я почти забыл эту историю. Однако через год сцена казни неожиданно встала у меня перед глазами. Не знаю почему, но я вдруг ярко, во всех деталях вспомнил это холодное утро, женщину, устремившую безжизненный взгляд поверх голов, плачущего мужчину.
Через два дня после казни мы уже полностью обустроились на месте. Офицеры опять играли в карты и рассказывали по второму кругу свои излюбленные непристойные истории. Всем уже давно надоели эти старые истории, но никому не приходило в голову сочинить новые.
Глава 2
ЗАЧЕМ?
– Вы должны съехать, – приказал унтер-офицер старухе в полосатой юбке.
Я говорю «старухе», поскольку женщина выглядела старой. Однако, судя по троим малолетним детям, которые называли ее мамой, она была совсем не старой. Женщина смотрела на унтер-офицера с неуверенной улыбкой, словно услышала шутку, которую не совсем поняла.
В течение двух недель после казни все было спокойно. Но в это утро поступил приказ сжечь деревню и отступить на сто километров к востоку.
Мы пошли по домам, объясняя крестьянам, что к вечеру их дома будут разрушены.
– Вы должны покинуть дом. Вечером мы его сожжем, – решительно заявил унтер-офицер. – Это не шутка, мать.
– Почему вы собираетесь сжигать дом? Это же мой дом.
– Зачем вы мне это говорите? – прервал женщину унтер-офицер. – Я тут ни при чем. Это приказ.
– Чей приказ? – спросила женщина, нервно одергивая юбку распухшими от работы руками.
В ее голосе зазвучал вызов. Она сделала жалкую попытку отстоять свои права, обсудить ситуацию, потребовать изменения приказа. Но приказы, как известно, не обсуждаются: они являются частью стратегии. Эта женщина, ее дети, ее дом оказались в сфере интересов стратегии.
Унтер-офицер посмотрел на меня с немым вопросом в глазах.
– Поступил приказ уходить, – вмешался я, – поскольку вся деревня должна быть уничтожена. Сожжена.
– И этот дом? – спросила она дрожащим голосом, словно дом был частью ее самой.
– Да, и этот дом, – твердо ответил я. – Вы можете взять все, что вам потребуется. Возьмите продукты, которые сможете унести, соберите детей и покиньте дом.
Горестно качая головой, она пристально смотрела на меня, будто надеялась, что мне станет стыдно за собственные слова. Но я не знал таких чувств, как стыд. Я был солдатом, инструментом тех, чьи мысли и поступки были мне неизвестны.
Дети молча стояли рядом, держась ручонками за материнскую юбку, и только переводили недоуменные взгляды с матери на меня.
– Кто отдал приказ сжечь мой дом? – повторила женщина. – Сжечь…
В этом доме прошла вся ее жизнь. У нее не было другого дома, и она просто не могла поверить, что теперь его не станет.
Я уже сказал все, что мог. Повернувшись, чтобы уйти, я заметил, что женщина начала готовить обед, словно ничего не произошло. Возможно, она не приняла наши слова всерьез.